Текстологический аспект особенностей и общностей кондомских и мрасских сказаний шории на примере некоторых сказаний осинниковских и мрасских сказителей
Профессор А. И. Чудояков, неутомимый собиратель произведений шорского фольклора, внимательный исследователь отдельных его жанров, особый научный интерес проявлял к его наиболее крупным формам — героическим, или богатырским, сказаниям. Достойным венцом этого интереса явился том 17 серии общероссийских академических изданий «Памятники фольклора народов Сибири и Дальнего Востока» с заголовком «Шорские героические сказания» [7], в подготовку издания которого А. И. Чудояков вложил все свои силы.
Во вступительной статье к указанному тому А. И. Чудояков из всего пласта записанных или услышанных им и его предшественниками шорских богатырских сказаний выделил две большие ветви, заметно отличающиеся друг от друга языковыми (диалектными), текстовыми и исполнительскими особенностями. Эти ветви он обозначил как кондомскую и мрасскую школы (стили) сказаний с отнесением к ним известных ему сказителей. К сожалению, преждевременный уход из жизни этого благородного человека прервал обширные планы по дальнейшему сбору и научному исследованию обеих ветвей шорских сказаний. Особенно это касается кондомских сказаний, которые до сегодняшнего дня пока остаются вне поля научных изысканий и публикаций.
В предлагаемой работе делается попытка сравнительно-текстологического среза некоторых особенностей и общностей кондомской и мрасской ветвей шорских богатырских сказаний на примере отдельных сказаний мрасских и осинниковских сказителей. При этом автор будет ссылаться либо на текстовые материалы в известных изданиях, подготовленных выдающимися фольклористами Н. П. Дыренковой, Г. Ф. Бабушкиным, А. И. Чудояковым, либо на слышанные им самим сказания осинниковских сказителей В. И. Токмашова [ВИТ] и С. С. Торбокова [ССТ].
Особенности и общее в композиционном построении сказания
1. Вступление к сказанию
Осинниковский сказитель В. И. Токмашов (был известен в шорских селах Красный Калтан, Тайлеп, Нижние Кинерки, Березовая Грива и некоторых др.) всегда предварял начало сказания вступительным кайем, в котором он обращался к своему комусу и голосу помочь, «как и раньше», без помех «провести» своих слушателей по «дорогам» сказания. При этом он либо озвучивал имя главного героя, либо ограничивался обозначением только общего места — «провести», де, людей по богатырским «дорогам».
Что касается другого широко известного осинниковского сказителя С. С. Торбокова, то я, к большому сожалению, не запомнил его аналогичные напевы-вступления. Но нет никакого сомнения, являясь учеником общего с В. И. Токмашовым учителя-наставника И. К. Тельбезекова [ИКТ], по оценке В. И. Токмашова выдающегося осинниковского сказителя своего времени, С. С. Торбоков так или иначе тоже напевал вступительный напев. Здесь надо заметить, что названный выше сказитель В. И. Токмашов только напевал вступительный напев, не повторяя его речевую составляющую.
Мысковские сказители в записях Н. П. Дыренковой [8], Г. Ф. Бабушкина [6], А. И. Чудоякова [7] не начинали сказание вступительным напевом, а сразу приступали к исполнению его космогонического начала. Однако не случайно, наверное, Н. П. Дыренкова в предисловии упомянутой выше книги «Шорский фольклор» от 1940 года делает такое замечание: «Сказитель обычно начинает с прелюдии, во время исполнения которой он как бы обдумывает свою поэму» [9, с. 50]. Очевидно, здесь имеются в виду те сказители, которые, в отличие от сказителей школы «осинниковца» И. К. Тельбезекова, не напевали вступление, а легкими касаниями извлекали из комуса мелодичные звуки, как бы настраивая его и себя на предстоящую поэму. Кстати, такая настройка комуса перед началом сказания и в отдельных паузах между каями-тирадами была характерна и для «осинниковцев» В. И. Токмашова и С. С. Торбокова.
2. Ролевое самоопределение сказителя в ходе развертки сказания
Осинниковские сказители, развертывая сказание, не отделяют себя от ткани сказания, а органично вплетаются в нее как самостоятельные действующие лица. Особенно это было характерно для В. И. Токмашова. Например, он объявлял слушателям, что с комусом в руках, протопав по лестнице, пройдя сквозь створчатые двери, он, сказитель, проходит внутрь дворца хана. Такой же прием он использовал по ходу дальнейшего развития сюжета, когда его герой входил в жилище нового лица: дескать, он, сказитель, тоже следует за своим богатырем.
Очень характерен момент смены сюжетных линий в композиционных схемах сказаний В. И. Токмашова. Например, в большом сказании «Каан Оолак», изобилующем многими сюжетными линиями, в момент перехода от одного сюжета к другому сказитель прямо объявляет о своем переходе от одного действующего лица к другому. Интересна при этом деталь устройства повествователя при преодолении пространства: он либо прилипает к гриве богатырского коня, примостившись между его ушами, либо прилипает к крылу птицы, в образе которой перемещается новый герой. Вот с высоты быстро скачущего коня или птичьего полета сказитель и продолжает свое повествование.
Сказители мысковского стиля повествования, особенно такие его выдающиеся представители, как А. И. Абакаев (Ак-Мет) и Н. А. Напазаков (Морошка), превосходные повествователи, в отличие от «осинниковцев» из школы И. К. Тельбезекова, не вносят в повествование какие-либо собственные примечания или действия, ограничиваясь отстраненно-отрешенной ролью повествователя. По-видимому, лишь два сказителя этого стиля отходят от общего правила — это П. И. Кыдыяков в [7] и А. В. Рыжкин в [3]. Первый в начале сказания Кан Перген [7, с. 54] помещает себя в сказание как действующее лицо и, оглядывая окрестности, восклицает: «Қайдығ кран чер ӱстӱ полвай?!», что в переводе означает: «Что за земля моим двум глазам открылась?!» [7, с. 263]. В этом сказании сказитель то и дело произносит слова и восклицания (иногда на русском языке), которые выражают только его собственное отношение к происходящему, сближая его в этом с названными выше сказителями осинниковского стиля. А. В. Рыжкин в начале сказаний Золотая Сабля, входя во дворец хана, становится, как и «осинниковцы», действующим лицом и даже вступает в разговор с хозяином дворца, что является, конечно, отступлением от традиции.
3. Окончание сказания
В концовках сказаний у кондомских и мрасских сказителей практически нет различий. Объявив о том, что герой или герои сказания остаются жить в мире и благополучии, сказители обоих стилей становятся единственными действующими лицами и заканчивают сказание традиционной концовкой, общей для обеих ветвей. (В записях сказаний «мысковского» сказителя Морошки, выполненных Г. Ф. Бабушкиным [6], по какой-то причине нет традиционных концовок, хотя в записях Н. П. Дыренковой [8] — есть).
У тех и других сказителей содержательная основа концовок одинаковая и состоит из двух частей. В первой части провозглашается, что сказитель был верен установившейся традиции о недопустимости произвольного искажения сюжета сказания:
Узун теп келип, узартпадым;
Қысқа теп келип, қысқартпадым;
Уққан кӧрген шеним полду.
[8, с. 234]
Длинное говоря, не удлинял,
Короткое говоря, не укорачивал,
Сколько видел и слышал,
Столько и есть. [8, с. 235]
Во второй части сказитель сообщает, что по пути из сказания в этот мир он собрал счастье-удачу богатырей, и объявляет о порядке раздачи:
Слышавшим сидя людям
Целая доля пусть достанется!
Лежа слушавшим людям
Полдоли пусть достанется! [8, с. 235]
Различия в концовках кондомских и мрасских сказителей относятся к их индивидуальной одаренности и не зависят от диалектной принадлежности.
Общее и особенное в обрисовке родового стойбища хана-богатыря в начале сказания
В данном разделе работы мы исключаем из категории «родовое стойбище» жилище хана, ограничивая ее содержание понятиями народ, скот и селение (поселение).
Общим для обеих ветвей героического эпоса шорцев, относящегося к эпохе развитого скотоводства, является традиционное описание народа (чон), расселившегося на подвластной хану территории, и скота (мал), пасущегося на пастбищах этой территории. Упоминание о подвластном народе-скоте является обязательным элементом композиции начала сказания. Но описание родового стойбища разными сказителями отличается большой пестротой. Вот примеры из сказителъского творчества мысковских сказителей:
А. И. Абакаев в сказании Ак Каан [8, с. 158-159] повествует:
Арындалып аққан
Ак Талайдың пелтиринең пажына шығара,
Уғла пазыжа,
Улус чон чадып тӱштӱр —
Тил пилишпес полған-чи!
Ақ тасқылды тӧстеп кел,
Қузуруқ пазыжа,
Ақ мал чатгыр —
Тӱк пилишпес полған-чи!
От устья [пробившись] текучего белого моря
Вплоть до его верховьев,
Наступая углами (юрт своих) друг на друга,
Народ расселился —
Языков друг друга не знали!
У подножья горы ходя,
Друг другу на хвосты наступая,
Белый скот стоял —
Цвета шерсти друг друга не различали!
Иначе передает образ родового стойбища главного героя сказания «Каан Мерген, имеющий старшую сестру Каан Арго» в [8] другой выдающийся мрасский сказитель Н. А. Напазаков (Морошка). Здесь просторы стойбища сказитель описывает не сам, а передает глазами героя сказания.
Растворив окно дворца, Каан Мерген пристально рассматривает отцовы владения. Оказывается, родовые владения простираются от самого устья родовой реки Ак Талай (Белое море-река) до ее истоков. Где начинаются владения, где кончаются, глаза не могут разглядеть. Это зрелище сильно разволновало и напугало героя — ӱрӱкпес пойу ӱрӱкчир, қоруқпас пойу қоруқчыр (перевод на шорский от автора статьи).
Некоторые мрасские сказители, как например, А. В. Рыжкин и Д. К. Турушпанов [КНШН, DVD, 2007], по ходу обрисовки места стоянки головного хана только ограничиваются «общим местом»: по берегам такого-то моря-реки расселился народ-племя, а у подножия сопок стоит белый скот.
Осинниковские сказители (В. И. Токмашов, С. С. Торбоков) могли также ограничиваться «общим местом» при описании народа-скота головного хана. Но иногда В. И. Токмашов дополнял «общее место» примерно (по памяти автора) следующим образом:
Қурғуннығ қуш шак. по улуғ чурту
Кежре келе учуққаны чоқ полғаны —
Чӱгӱ-пӱрӱн тооза тостыр,
Қанат шабын учуқ полвас пол турғаны.
Туйғақтығ аң шақ по улуғ чурту
Ажра келе чӱгӱргени чоқ полғаны —
Туйғақ тӱбӱн тооза тостыр,
Азақ пазын чӱгӱр полвас пол турғаны.
Крылатая птица селение большое
Перелететь не может —
Пух и перья разбросав,
Махая крыльями лететь не может.
Копытный зверь сие селение большое
Перебежать не может —
Копыта истерев дотла,
Ступая на ноги, бежать не может.
Общее и отличительное в описании конских состязаний
И у кондомских, и у мрасских сказителей много общего в красочном описании конских состязаний: и в подгонке лошадей друг к другу, и в натягивании шелковых нитей для перескока на финише, и многом-многом другом. Но есть и принципиальные различия.
1. В известных мне мрасских сказаниях в описаниях конских состязаний отсутствуют седоки, кони скачут вольно. В сказаниях осинниковских сказителей В. И. Токмашова, С. С. Торбокова на конских состязаниях конями управляют особые наездники-седоки. Это обстоятельство порой привносит в состязание дополнительную остроту и конфликтность, иногда определяя дальнейшее развитие всего сюжета сказания.
2. В некоторых мрасских сказаниях ход состязаний коней комментирует с высоты небес особая мифическая птица, золотая кукушка, которая на языке людей сообщает им об основных этапах скачек вне поля зрения людей (сказание Кан Перген в [7]). В некоторых мрасских сказаниях о ходе конских состязаний рассказывает сам сказитель (сказание Ақ Каан в [8], сказание Алтын Сырык в [7].
У осинниковского сказителя В. И. Токмашова в роли комментатора хода конских скачек вне поля зрения людей выступает мифический дух воздуха четырехглазый Челбиген (чел — воздух, струя воздуха), который стоит на возвышении среди народа (сказание Каан Оолак), либо ход скачек описывает семиглавый Челбиген, который восседает на синем быке около свадебного котла (сказание Кыр Чайзан). Впрочем, осинниковские сказители иногда так же, как и мрасские, сами описывают ход скачек.
В текстах двух ветвей шорских сказаний можно найти и многие другие отличия и особенности, но в большинстве своем они имеют чисто речевой характер, связанный с диалектными различиями языка шорцев. Немалое значение имеет, конечно, и разная степень одаренности сказителей, которая затрудняет выявление объективных особенностей и общностей, которые сложились исторически.
Из приведенного краткого обзора особенностей и общностей в текстах кондомских и мрасских сказаний можно сделать вывод о том, что так называемые «общие места», которые в изобилии имеются в эпосе шорцев, при ближайшем рассмотрении оказываются не совсем тождественными. Имеет место определенная пестрота таких конструкций, обусловленная вкраплениями особенностей, которые в свою очередь могут быть различными даже у сказителей одной исполнительской традиции. Если не учитывать большое значение субъективного фактора исполнительской одаренности, то указанное выше обстоятельство наводит на размышление о достаточно сложных путях формирования эпоса шорцев, так же как и в целом их языка. Об историческом аспекте диалектного членения языка шорцев можно прочитать в замечательной книге Э. Ф. Чиспиякова [5].
Токмашов Б. И., Новокузнецк
«Историко-культурное взаимодействие народов Сибири»,
материалы международной научно-практической конференции,
посвященной 80-летию со дня рождения профессора А. И. Чудоякова
