Разговор со Сталиным
Распределением выпускников занимался ЦК партии. Распределением нашего института занимался Ежов, один из инструкторов орготдела ЦК. Мне предложили ехать в Якутию.
— Я поеду в Горную Шорию, — сказала я.
— Нет, Вы поедете в Якутию.
— В Горной Шории много безграмотных, я нужна там, — настаивала я.
— Горная Шория мала и там без вас обойдутся. Поедете в Якутию, якутский язык Вы освоите быстро.
Я, конечно, расстраивалась, за неповиновение меня могли исключить из партии. А я в это время была уже знакома с Горьким, и он интересовался моим распределением и моей судьбой. Я пришла к нему и все ему рассказала.
— Они что там — все с ума сошли что-ли? — сказал он.
Вскоре после этого меня пригласили к телефону. Гриша Камеров, секретарь Сталина, говорит мне:
— Сейчас с Вами будет говорить товарищ Сталин.
Затем раздался голос Сталина.
— Здравствуйте! Поздравляю Вас с окончанием университета. Вы остаетесь здесь, в Москве, для продолжения учебы в аспирантуре.
Мне было радостно, так как я хотела учиться дальше. После аспирантуры я училась в РАНИОН (Российская Ассоциация Научных Институтов Общественных Наук) на восточном отделении. Потом организовался Институт красной профессуры и, когда РАНИОН развалилась, меня перевели слушателем Института красной профессуры по изучению национально-колониальных проблем.
Встреча с Роменом Ролланом
Ромен Роллан и Алексей Максимович Горький не виделись и были в переписке 22 года. Когда Ромен Роллан приехал к Горькому в Москву, на вокзале была организована торжественная встреча. Оросев, работник ЦК партии по приему иностранных гостей, принял Роллана и его жену у себя на квартире. Семья его жила в это время на даче. Потом на дачу уехал и он сам, оставив Роллана с женой на квартире одних. Жена Ромена Роллана — Мария Павловна, была русской. Моя близкая подруга Ида Павловна Тройнина была подругой жены Роллана.
Потом Роллан был принят Горьким. Ему был выделен весь этаж на даче Горького, так как у него были свои приемы. Прожил он месяца три. Когда провожали его на вокзале, было много народа. Среди провожавших был Бухарин. Ромена Роллана корреспонденты осадили так, что он весь истекал потом в своем плаще. Алексей Максимович почему-то сразу с нами не поехал, а приехал попозже на вокзал. Он всех корреспондентов попер из вагона. Люди несли много цветов. Мария Павловна сказала мне: «Выбрасывайте цветы за окно, а то от них уже дышать нечем». Я так и делала — принимала цветы и бросала их за окно. Когда поезд отъехал, то на путях была целая копна цветов. Потом Мария Павловна два раза приезжала в Москву, была в гостях у меня. Было несколько писем. Я тоже хотела к ним съездить, но не получилось из-за болезни детей.
У меня был фотоальбом с Роменом Ролланом, но его у меня украли.
Тессели
На даче Горького в Крыму, Тессели, я отдыхала каждое лето. В последний год его жизни я тоже отдыхала там. Что-то мне вдруг в Москве стало скучно и так захотелось поговорить с Алексеем Максимовичем, что я, никого не предупреждая, поехала на гражданском поезде в Крым. Никто, конечно, меня не встречал. А так обычно, когда Горький знал, что я еду, меня встречали, к вокзалу подъезжала машина.
Когда я приехала и стояла на вокзале, раздумывая как же теперь доехать до Тессели, ко мне подошел мужчина и предложил: «Давайте я Вас довезу до Тесели,» —Почему Вы решили, что мне надо в Тессели? — удивилась я.
— Я видел Вас у Горького. Я приехал за отдыхающими, а они не приехали. Все равно машина пустая, а наша дача недалеко от дачи Горького.
Приехала я на дачу в часов двенадцать. Был прекрасный день. Небо голубое, голубое и такая тишина стояла, ветра не было, листья на деревьях не шевелились, птицы не пели, как будто все заколдованно было.
Я прошла в дом, дежурный спал и не обратил на меня никакого внимания. Я зашла в комнату Липочки, медсестры Горького (ее имя было Олимпиада Дмитриевна, а мы ее звали Липочкой, так как она была милая такая), — ее там не было. Я прошла по территории дачи и увидела спящую Липочку за углом дома. «Что за сонный день такой?», — подумала я и решила подняться к Горькому. Поднимаясь к нему, я думала: «Неужели и он спит?»
Алексей Максимович писал. В комнате стоял дым. Он всегда много
курил, когда писал. Я решила его разыграть приоткрыла дверь и сразу закрыла. Дверь скрипнула. Через некоторое время я снова
повторила: открыла и сразу же закрыла дверь. Алексей Максимович тогда снял очки и стал смотреть в сторону двери, что это такое. И тогда я открыла, дверь и
вошла со словами: «Это я!»
— Боже мой! — воскликнул Алексей Максимович. — Это Вы что с луны свалились? Вы почему не написали, не дали знать? Как Вы доехали?
— Да ничего, меня подвезли, — сказала я.
Алексей Максимович стал рассказывать о себе, о том как его принимали грузины, о грузинском гостеприимстве. Липочка услышала наш разговор и сказала повару, чтобы готовил обед.
После обеда мы пошли гулять в парк. Горький был одет в голубую рубашку. В это лето он загорел, поправился. Я раньше как-то не замечала, что у него голубые глаза. А тут голубая рубашка, голубое небо и я вижу, что у Алексея Максимовича такие яркие голубые, голубые глаза, что я не выдержала и сказала:
— Боже мой, Алексей Максимович, как же Вы помолодели, похорошели. Вас хоть сейчас под венец веди.
— Я действительно себя так чувствую, как никогда не чувствовал.
— Молодец!
— Да. А хотите я Вам свою силу покажу? Хотите вот это дерево сейчас в дугу согну?
Он показал на большое дерево.
— Нет, Вы что, Алексей Максимович, не надо. Если с Вами что случится, я буду отвечать.
Потом мы сели на скамейку. Он тогда говорит:
— Хотите я вот эту скамейку, на которой вы сидите, унесу один на берег моря и мы там посидим и поговорим!
— Нет! Один Алексей Максимович ни в коем случае!
Вечером развели костер. Алексей Максимович любил костры и, когда приезжали гости, он разводил костер.
Я отдыхала в Тессели 8 дней. Горький приехал в Моску через несколько дней после меня. И вдруг я слышу по радио, что он по дороге заболел. Я все собиралась его навестить, но так и не навестила. Все было некогда: то дети, то дача. Я была в постоянном напряжении в этот раз, когда он болел. Я разговаривала с Ладыжниковым, который дежурил у телефона в доме на Никитской и давал справки о состоянии Горького всем, кто звонил и спрашивал о его здоровье.
Ладыжников сказал потом мне по телефону 16 июня, что 14 июня к Горькому приезжали Сталин и Ворошилов. Привезли бутылку вина и конфеты. От вина Горький отказался, а конфеты взял. После этого визита Горькому стало плохо, он снова заболел, а 18 июня умер.
Макс
Горький жил постоянно с сыном Максом и невесткой Тимошей. Макс был исключительный парень — хороший, открытый, очень остроумный. У него было двое детей, девочки Марфа и Даша. Макс был художник. Московское общество его не полюбило, потому что он привез из-за границы иностранную машину и гонял на ней по всей Москве. Впервые в Москве появилась заграничная машина. Это вызывало зависть. Макс очень любил машины и ездил на них по-сумашедшему. Алексей Максимович не любил с ним ездить и детей ему старались не давать возить. Причем, когда он вез детей, то ехал тихо-тихо, как будто вез простоквашу.
Однажды я захватила свою приятельницу, и мы с Максом поехали на дачу Горького. Мы сидели сзади, а Макс управлял машиной. Мы ехали нормально, и вдруг я вижу — Макс увеличивает скорость.
— Макс, ты что делаешь? Ты что хулиганишь? — сказала ему я.
— Ничего я не хулиганю. Сидите тихо, — ответил он.
Вижу — мы обогнали одну машину. Макс снова увеличивает скорость и обгоняет вторую машину. Это была машина Сталина. Мы с приятельницей уже чуть не валимся.
— Макс, мы будем валяться у тебя под ногами,— сказала ему я.
— Ладно, терпите, — ответил Макс.
Он увеличил скорость и обогнал третью машину из охраны Сталина. Как только обогнал последнюю машину, поехал тихо.
Когда приехали на дачу, Горький собирался ехать к Сталину. Они по телефону договорились о встрече. Их дачи были недалеко друг от друга. При мне Горький стал отчитывать Макса.
— Ты почему не бросаешь эти штучки?
— Ага, на меня уже нажаловались. Ой, как я боюсь, ой, как я боюсь!
— Я с тобой серьезно говорю, не поясничай. Ты разве не понимаешь, с чем имеешь дело?
Макс со мной откровенным был, я знала все его романы.
После одной шутки Макса меня прозвали Людоедкой. Однажды 90-летняя мать первой жены Горького сидела в кресле и косилась на меня. А у меня Щеки были красные, за что меня еще прозвали Алмой (алма-яблоко). Максим увидел, как старуха косится на меня, и решил ее испугать.
— А она — людоедка, — сказал ей.
Макс рассказывал, что он, оказывается, был членом партии. Когда Ленин стал настаивать на выезде Горького за границу, то сказал Максу: «Вот тебе партийная нагрузка — поедешь вместе с отцом за границу и будешь его охранять там».
Он мне рассказывал: «Знаешь, сколько я таблеток перепробовал, прежде чем отцу давать. Когда мы ехали второй раз в Москву, отцу стало плохо и я дал телеграмму, чтобы к нашему вагону на следующей станции принесли подушку с кислородом. Мы проезжали по Польше. На станции нам принесли подушку с кислородом. Я первый вдохнул из нее и потерял сознание. Меня еле откачали. А что если бы дали сразу отцу? У него слабые легкие и он бы не выдержал».
Однажды Максу предложили возглавить автомобильный завод, который носил потом имя Горького. Макс тогда сказал: «Как я могу возглавить завод, если я в этом ничего не понимаю? Я хорошо разбиваю машины, а создавать машины я не умею и не говорите больше со мной на эту тему».
Макс был первый охранный щит Горького. Убрав Макса, легче было убрать Горького. Сына Горького убрали так. 1 мая 1934 года Горький устраивал прием по случаю праздника. На прием был приглашен Юдин, академик рабоче-крестьянского происхождения. Юдин был „морж.» После того, как выпили по стакану вина, Юдин пригласил сына Горького пойти с ним погулять. Их долго не было. Секретаря отправили искатъ их. Он нашел их на спуске к Москве-реке. Они лежали на льдине. Недалеко была избушка, в которой Юдин и Макс выпили еще вина, а потом Юдин предложил Максу попробовать полежать на льдине. После этого Макс вечером заболел. У него было крупозное воспаление легких. На 8-ой день он скончался. Вот такие жуткие дела творились. Юдина подослал Ягода, который был безумно влюблен в жену Макса Тимошу.
Однажды я пришла в гости к Горькому. Макс сидел не в духе.
— Ты что надулся, как мышь на крупу?— пошутила я.
— Надуешься тут,— ответил он.
Я прошла дальше и слышу, как Горький отчитывает Тимошу. Она стояла, опустив голову.
— В какое же положение Вы ставите Макса?
Оказывается Ягода заехал за Тимошей. Макс, конечно же, встревожился.
Разговор с Блюхером
В 1929 году, через год после окончания университета, меня отправили в составе бригады из четырех человек (Вася Насыров, старый член партии, наш начальник, Ася Залкин, пожилая женщина, доктор экономических наук, Федя Заузелков из Института красной профессуры и я, аспирантка) для подготовки партийных кадров на Дальнем Востоке. Мы читали лекции в Хабаровском крае и на Дальнем Востоке. В это время там была создана Дальне-Восточная особая армия под командованием Блюхера.
Я услышала разговор о том, что хотят руководителя нашей бригады пожилого Васю Насырова переправить в Китай, чтобы он там восстановил Маньчжурский комитет партии. Я же подумала: «А что если я поеду восстанавливать комитет комсомола?»
С этим предложением я закатила к Блюхеру. С ним я уже была знакома. Мы познакомились в крайкоме партии.
Блюхер, увидев меня, сказал:
— А вот явление Христа народу.
— Явление, не явление, а я к Вам пришла.
— Ну, садитесь, отдышитесь. (а я быстро шла ).
— Да вроде я не сильно задохнулась, — ответила я. — Я хочу попросить Вас переправить меня через границу.
— Зачем? — удивился Блюхер.
— Восстанавливать комитет комсомола в Маньчжурии.
— Ты это одна думала или с кем-то?
— А что, если и одна? Что в этом дурного?
— Дурно, не дурно, а вот не я Ваш отец. А то взял бы плеть и по известному месту так надавал бы. Какой Вы восстановитель Маньчжурского комитета? А если в плен попадете? Выдержите?
— Выдержу!— ответила я и выбежала от него со слезами за то, что он такое мне сказал. Потом через некоторое время встретила Блюхера.
— Ну что, не сердишься на меня? — спросил он меня.
— А что сердиться? Я на глупости не сержусь, — ответила я — вот какая нахальная была.
Вскоре Вася Насыров исчез и домой в Москву мы возвращались трое. Проходит время и ко мне приходит Ася Залкин и говорит, что привезли Васю Насырова и положили в психиатрическую больницу. Он, оказывается, был заброшен в Китай, попал в плен к японцам. Его пытали. Он после пыток потерял рассудок. Потом его обменяли на кого-то и привезли в Москву. Я сходила к Васе Насырову в больницу, но он меня не узнал. Он сидел с отрешенным взглядом.
— Вася, что с Вами, — спросила я.
— Я ничего не знаю, — ответил он.
— Я же Алма.
— Никаких Алм я не знаю.
Записала Любовь Чульжанова
