а) Татары на реке Томь. Первым татарским поселением на реке Томь, в котором мне довелось побывать, была деревня Протока, верст на сорок выше города Кузнецка. Деревня делится на русскую и татарскую половины. В то время, как русское селение очень опрятно и производит впечатление зажиточного, татарская часть деревни выглядит жалко. Она состоит из 20-25 маленьких полуразвалившихся деревянных хибарок, обнесенных полуразвалившимися же заборами. Жилища расположены в беспорядке, а свободное пространство между ними на фут покрыто нечистотами. Чуть ли не перед каждым домом горел огонь, на котором в котле варилась еда. Вокруг огня безо всякого порядка сидели оборванные женщины, мужчины и дети.
Я отправился в дом деревенского старосты (пашлык), чтобы заказать на завтрашний день лошадей для поездки. Дом пашлыка был чуть ли не самым худым во всей деревне. Одежда этого должностного лица была изорвана и клочьями свисала с его тела. Вместо шапки вокруг головы был повязан грязный пестрый носовой платок. Истинный представитель своего народа, пашлык сразу же призвал к себе всех мужчин деревни, чтобы решить вопрос о лошадях. Не прошло и четверти часа, как вокруг него собрались все приглашенные. Пашлык уселся в центре собрания на пень и взирал с его высоты на сидящих на земле на поджатых ногах односельчан. Само собрание производило весьма своеобразное, но довольно неприятное впечатление. Оно состояло из 60-80 человек в самых различных одеждах (лохмотьях): тут были мужчины в женских шубах, полуголые женщины в мужских халатах, мужчины с платками на голове, женщины в мужских шапках, короче говоря, всевозможные вариации из пяти предметов: халат, штаны, шапка, головной платок, женское платье. Когда пашлык заговорил, собрание взволновалось, со всех сторон громко кричали. Чем больше пашлык просил успокоиться, тем более народ бушевал. Возник спор на несколько часов, и ни одна сторона не хотела уступить ни на шаг. Кричали и спорили так возбужденно, что можно было подумать, что речь идет о благе или несчастье всей деревни, а ведь речь шла всего-то о том, что нужно было дать за обычную плату трех лошадей и двух посыльных. Мне все это было очень интересно слушать, ибо нет лучшего способа проникнуть в язык этих людей. Я услышал здесь примечательную смесь русского и татарского. После многочасовых дебатов дело дошло до того, что мирное совещание грозило превратиться в дикую рукопашную. Тогда у меня наконец, лопнуло терпение, и я коротко приказал отвести мне место для ночевки. И начался бы новый спор, если бы самый богатый в деревне татарин не предложил мне свой дом. Тогда я велел отнести туда мои вещи и отправился в дом и сам, чтобы поужинать. В этом доме, лучшем во всей деревне, было две крохотных комнатки. В одной жил сын хозяина со своей семьей, а в другой — сам хозяин. Хозяин отдал мне свою собственную комнату. Вся ее обстановка состояла из большой русской печи, нескольких полок, уставленных кухонной утварью, одной скамьи, стола и кровати. Эти вещи занимали чуть ли не все пространство комнаты, и мне с трудом удалось поместить сюда же мою постель. В комнате стояла страшная жара, так как печь была жарко натоплена. Кроме того, весь дом провонял невыносимым для европейского обоняния запахом медвежьего чеснока (Аllium ursinum), излюбленного весеннего блюда здешних татар. Запах был столь невыносимым, что я был вынужден выставить окна, которые не открывались.
Едва я устроился, как в мою комнату ввалились самые уважаемые татары деревни во главе с пашлыком, чтобы поближе рассмотреть меня, и за несколько минут все пространство, еще остававшееся пустым, оказалось заполненным людьми. Европейцу и не вообразить себе даже, какой тут стала атмосфера, ибо к неприятному запаху калбы (медвежий чеснок) добавились еще и другие, например одуряющий запах сивухи, так как половина наших гостей была совершенно пьяна. Поэтому мне уж пришлось быть негостеприимным и прогнать большую часть этих людей из моей комнаты. Оставшихся — пожилых и трезвых — я расспросил об условиях жизни местных татар.
Как мне рассказали, они живут в постоянных стычках с русскими соседями, которые, по уверению татар, вечно ущемляют их интересы. Земледелием и скотоводством они занимаются очень мало, а больше — рыболовством. Обеднели они до крайности, усвоили одежду, религию, образ жизни и отчасти язык русских. На путешественников это население производит отталкивающее впечатление, так как на первый взгляд оно усвоило лишь отрицательные стороны цивилизации. Когда же познакомишься с этими людьми поближе, то сразу замечаешь, что они еще не утратили простодушия детей природы. Хотя все они и христиане, но все равно не знают почти ничего об этом вероучении.
На следующий день я был проездом в татарской деревне Палбы. Она чище и построена лучше, чем Протока, дома больше и в лучшем состоянии, заборы в хорошей сохранности, и у некоторых домов за ними — огороды. Палбы — небольшая деревня, в ней не более пятнадцати дворов. Жители Палбы тоже все крещеные и почти полностью обрусели. К языку здешних татар тоже примешано много русских слов.
б) Татары на Мрасе. У устья Мраса расположена татарская деревня Праспельтеринде. Она гораздо больше деревень на Томи; в ней около сорока небольших дворов, тянущихся почти на четверть версты по высокому берегу вдоль реки.
Внешне здешние татары ничем не отличаются от томских, все — крещеные и переняли русскую одежду. Язык их сохранился в более чистом виде, а женщины говорят только по-татарски. Главное занятие их — рыболовство, здесь оно, должно быть, чрезвычайно выгодно. Женщины и дети плетут сети и продают их в Кузнецк. Этот товар пользуется большим спросом, и отсюда вывозят тысячи саженей сетей. Сети невероятно дешевы, сажень сети (7 футов) шириной в 5 футов стоит всего 2 копейки.
Осенью, когда выпадает первый снег, мужчины отправляются на охоту. Рассказывают, что в этой местности много дичи, особенно белок, соболей (худшего сорта — светлых), огненной куницы; реже встречаются горностаи и лисицы. Скотоводством здесь занимаются мало. Мне лишь с трудом удалось раздобыть немного молока, так как на всю деревню лишь 20-30 коров. Здесь мало лугов, а зимой очень высок слой снега, поэтому скот сам не может обеспечить себе пропитание, нужно запасать сено, а для этого татары очень ленивы. Земледелие ограничивается возделыванием ячменя, но сеют его так мало, что не покрывают даже своих потребностей и приходится выменивать его у русских крестьян на рыбу.
Летом их любимая еда — корни кандыка и лилии или медвежий чеснок, которые здесь растут в изобилии. Из-за медвежьего чеснока от всего населения исходит аромат, невыносимый для того, кто чеснока не употребляет. Я последовал совету одного из моих проводников и сам поел его. Он очень приятен на вкус, и действительно, с тех пор я стал меньше страдать от окружающего меня запаха. Говорят, что медвежий чеснок крайне полезен и предохраняет людей от свирепствующего здесь скорбута.
Наречие здешних татар, которому я уделил особое внимание, очень отличается от телеутского.
Вечером следующего дня я оставил деревню Праспельтеринде и поехал в деревню Кызылъяр (Красный берег). Мы добрались до нее уже в полной темноте. В ожидании нашего прибытия здесь на берегу разложили костер, освещавший багровым светом все селение и противоположный берег и отражавшийся в реке длинными красными полосами. Дерево, очевидно, здесь дешево, так как жители на него отнюдь не скупятся; для костра сложили дров футов пять вышиной. На берегу тесными кучками стояли люди, и как только мы пристали к берегу, они взяли наш багаж и понесли все на квартиру. Каждый из помогавших нам взял по тюку, а рядом шагал второй — с горящей головешкой, так что мы прошли по селению как бы факельным шествием. Мне светил мой хозяин, молодой человек в суконном кафтане, который заверил меня на очень приличном русском языке, что принимать нас — для него величайшая радость.
Его дом оказался большим, построенным и обставленным совершенно по типу русских крестьянских домов. С первого взгляда было видно, что это весьма богатый дом. Комната была выкрашена масляной краской и обильно заставлена стульями и несколькими шкафами. Меж задней стеной и печкой было поставлено множество обитых жестью ящиков, а пол был покрыт тюменскими коврами. Чтобы угостить меня, мой хозяин принес все, что было в доме: чай, свежий хлеб, яйца, масло, молоко, кедровые орешки и рыбу, так что после вчерашнего скудного дня у нас был здесь лукуллов пир.
На следующий день я убедился в том, что деревня состоит из двух частей: одна расположена на самом Мрасе, другая — на два километра севернее, у маленькой речушки. Дома по преимуществу большие и имеют при себе все нужные строения — хлевы, амбары и т.п. Большинство жителей этой деревни занимаются торговлей. Здешние торговцы возят в верховья Мраса товары и скот, и по зажиточности всего селения видно, что торговля эта очень выгодна. Иные жители уже составили себе немалое состояние и добывают товары не через кузнецких купцов, а прямо с Ирбитской ярмарки. Те, кто не ведет торговли, занимаются земледелием и скотоводством. Скотоводство здесь довольно развито, так как местная равнина очень богата травами, а кроме того, развитое земледелие требует содержания большого поголовья скота.
К сожалению, вместе с проникновением русской культуры сюда проникло и зло пьянства; я имел возможность наблюдать это на самой уважаемой части здешнего населения. Половина жителей по случаю моего приезда были так пьяны с утра до ночи, что не могли держаться на ногах. Я продолжил здесь сбор лексики и запись слов.
От Кызылъяра я отправился в деревню Сыбыргы, состоящую примерно из сорока бревенчатых домов. Все эти дома находятся в жалком состоянии и похожи на развалины. Крыши всех домов крыты березовой корой, а внутреннее убранство скуднее и неопрятнее, чем в Протоке. Мужская одежда состоит из рубахи и штанов из очень грубой самотканой конопляной ткани и войлочных халатов вместо шуб. Большинство женщин одето только в длинные, до щиколотки, рубахи. Здесь не такой единообразный тип, как у алтайцев и телеутов. У одного лицо — чисто монгольское, у другого — русые волосы и явственно русские черты лица. Но чаще всего, особенно у женщин, встречаются широкие круглые лица с вытянутой вперед нижней челюстью, полными губами, узким лбом и удлиненными слегка раскосыми глазами. Это своеобразный тип, сильно отличающийся от монгольского.
Основное занятие здешних жителей — рыболовство. Земледелием и скотоводством занимаются весьма мало — местность здесь уже сильно гористая и зимой выпадает очень много снега. Но рыболовство — жалкое занятие, и здесь это видно: добытого едва хватает на то, чтобы прокормить и одеть людей. Летом им еще живется довольно сносно, когда же наступает долгая зима, начинаются мучения; тот, кто не сумел выручить летом за свою рыбу достаточно муки, терпит теперь голод и нужду, а кое-кто и умирает от нехватки еды. И тем не менее простая пища здешнего населения — разболтанная в воде поджаренная ячменная мука и рыба, должно быть, не так уж дурна, потому что тут особенно много долгожителей. Мне показали здесь, например, вполне крепкого и бодрого человека ста двух лет.
По моему указанию палатку мою разбили на великолепной лужайке на берегу Мраса, и вскоре вокруг нее собралось все мужское население. Я втуне добивался от них исторических преданий, они не могли мне назвать даже пяти своих предков, что известно, например, каждому алтайцу. Стодвухлетний старик тоже сказал только, что, как он слышал от своего отца, они всегда тихо-мирно жили в этом краю и, кроме веры, у них ничто не изменилось. Рыболовством тоже занимались всегда, и, насколько он помнит, все осталось таким же, как прежде.
Что же касается вероисповедания здешних татар, то христиане они лишь по названию, а о христианской вере им известно лишь то, что надо креститься, осенять себя крестным знамением, а когда приезжает к ним священник, он дает им всегда причастие (кызыл аракы — красную водку). Лишь один из местных жителей умел рассказывать сказки.
Весь следующий день я занимался записью сказок. День выдался прежаркий, раскаленные лучи солнца падали прямо на мою палатку. И все-таки я записывал целый день. Только водкой мне удавалось поддерживать в моем исполнителе хорошее настроение.
Еще выше по Мрасу я проехал улус Тос и потом деревню Челей, расположенную в 100 км. Она состоит из 15 бревенчатых хижин с плоской крышей и без печей. Избы прямоугольные, и по длинной стороне на середине крыши имеется прямоугольное дымовое отверстие аршина два длиной. Стена у отверстия и пол в хижине выложены глиной, и под дымовым отверстием на полу всегда горит большой огонь. В глиняной стене сделаны отверстия, в них втыкают палки, на которые вешают котел. Внутри хижины по стенам тянется скамья высотой в полфута и шириной в четыре фуга, выложенная березовой корой. Под крышей укреплены горизонтальные жерди, и на них перекинуты платья, утварь, сети, ружья и прочее имущество жильцов дома.
Уровень культуры здешних жителей много ниже, чем в низовьях Мраса, робкие и боязливые, они бегают от чужих людей, и лишь подарки могут удержать их в селении. Этот страх перед русскими имеет свои основания, так как они видят от них немного добра. Единственные русские, известные им, это — купец, притесняющий и разоряющий их, священник, сущность которого им совершенно непонятна, или грубые, распущенные парни из золотомоен.
Лишь постепенно жители становились доверчивее, собирались у моей палатки и пускались со мной в разговоры.
Внешне они мало отличаются от уже описанных мрасских татар. Верхнюю одежду мужчин составляет грубый полотняный халат, отделанный синей каймой. А женщины носят короткие синие рубахи с разрезом на груди и поверх них — длинные полотняные халаты, похожие на мужские, но обычно синего цвета с красной каймой, их стягивают поясом, на котором спереди висят ключи. Волосы они заплетают в две косы и связывают их концы, а голову повязывают платком. Хотя хижины их и выглядят очень бедными, все-таки здешние татары, очевидно, более состоятельны, чем татары на Нижнем Мрасе, так как здесь, в лесах черни, очень богатая охота. Что же касается земледелия, то здесь растят только ячмень, который затем поджаривают в плоских котлах, после чего толкут и перемалывают. Для обработки почвы пользуются мотыгой (абыл, оол), плуга они не знают, Созревшие злаки они срезают чем-то вроде серпа или ножа.
Все живущие здесь татары некрещеные, но уверяют, будто у них нет шаманов. Представление о религии развито у них очень слабо. Из их религиозных обычаев я видел только то, что, пробудившись утром ото сна, они кланяются на восток, бормоча слова молитвы.
О своем вероисповедании они сообщили мне вкратце. На небе живет Бог — Кудай (распространенное у всех восточных татарских племен персидское название Бога), который создал землю. Зовут его Муколы (испорченное русское Николай, которого русские зовут чудотворцем). Но под землей живет злой, его зовут Айна. «Когда человек умрет, Айна пожирает его душу».
Еще выше по Мрасу я посетил деревни Узунарга, Карга, Аккая и расположенную на вершине прибрежной горы Кызылкая. Карга — довольно большая деревня, в ней не менее сорока изб. Пашлык селения — единственный, у кого кроме хижины есть еще в качестве зимнего жилища дом. Жители Карги, по всей видимости, самые богатые татары во всей округе, так как прекрасные луга и пастбища, расположенные вокруг, позволяют им держать сравнительно много скота. И здесь я напрасно добивался шамана, мне сказали, что раньше здесь жил один, но несколько лет назад умер, и теперь они обходятся вообще без шамана.
Начиная от Карги, берег Мраса населен гуще, всюду видны разбросанные по отдельности жилища.
В Аккая я только сменил лошадей и сделал следующую остановку лишь в Кызылкая (Красная скала). Летние жилища Кызылкая устроены, как в Челее, и, как и там, возведены из досок и березовой коры. Эти невзрачные маленькие хижины, числом не более пятнадцати, расположены почти на вершине прибрежных скал Мраса. Внутри эти хижины почти пусты, так как у местных татар обычно нет никакой одежды, кроме той, что они носят на себе. Их кухонная утварь состоит обычно из плоского котла для поджаривания ячменя (кооргуш) и обычного котла для варки. Мисок, чашек, посуды для питья они не знают, все эти лишние для них предметы вполне заменяет им свернутый кусок березовой коры.
На всем Алтае не найдется никого беднее здешних татар. Если не считать мяса убитой дичи, им не известно никакой еды, кроме поджаренного ячменя, калбы, кандыка и луковиц лилии. Они содержат небольшое количество верховых лошадей, но кобылиц не доят. Зимой они занимаются охотой, летом сеют немного ячменя, чтобы только-только прокормиться самим. Если же случается неурожай и еда кончается до наступления весны, у них начинается голод и многие погибают, а выжившие бегут тогда в Каргу или на золотомойни и ищут там помощи и приюта.
Одежда жителей Кызылкая такая же, как у мрасских татар. Мужчины носят длинные рубахи и кафтаны из различных тканей, зимой — войлочные шубы. У женщин длинные пестрые, обычно синих тонов, рубахи, обшитые на плечах и груди мелкими раковинами. Косы девушек украшены тяжелым убором из стеклянных бус всевозможной формы и всех цветов, прикрепленным под поясом. Женщины вплетают в косы бронзовые пуговицы и носят серьги, соединенные нитью жемчуга.
Они робки и боязливы, как лесные звери, убегающие при появлении людей в глухую чащу. Сначала они опасались приблизиться к новоприбывшим путешественникам, но потом любопытство одолело страх. За дверью хижины, в которой я остановился, собралось постепенно человек двадцать пять, один за другим они просовывали в дверь свои головы, не решаясь войти. Курят и мужчины и женщины. Трубки они вырезают из дерева, а табак покупают у русских, как и украшения. Моя хозяйка, молодая женщина лет восемнадцати, с изумлением следила за хозяйственными приготовлениями моего слуги и была беспредельно удивлена нашей странной трапезой. При всей своей скромности она свободно отвечала на любой мой вопрос. Она приняла предложенную ей сигару, но не стала ее курить, а передала мужу.
В здешнем улусе живет шаман, который показал мне свой шаманский бубен, мало чем отличающийся от телеутского. Он отказался сообщить мне что-либо о своих молитвах и на все вопросы отвечал: ман бибанчадырым (я не знаю).
На Псасе, притоке Мраса, я посетил еще три деревни, но задержался в них ненадолго, только во второй — Таяше — я переночевал в хижине пашлыка. Татары Таяша живут точно так же, как татары Кызылкая.
в) Татары на Кондоме. Миновав реку Мончуй, мы поднялись по реке Кёрё. Здесь мы неожиданно наткнулись на жилища самых западных шорских татар. Лесной пожар оголил здесь целые горы, и повсюду на вершинах виднеются пашни. Когда мы прибыли в деревню Ашкина, сначала не было видно ни одного человека. Постепенно появились жители. По одежде они мало отличались от мрасских татар. Они принадлежат к роду сары шор, много занимаются земледелием, а кроме того пчеловодством, которое здесь, по всей видимости, особенно выгодно. И скотоводством здесь, видно, не пренебрегают так, как татары Верхнего Мраса, ибо вблизи селения пасутся коровы. Образ жизни здешних шорцев очень напоминает быт русских крестьян.
Верстах в пяти за Спасской золотомойней, выше по Кондоме, по ту сторону реки Чолым мы встретили юрты шорцев, живущих здесь не деревнями, а небольшими селениями в две-пять хижин. Я остановился в юрте татарина , который считается весьма зажиточным; он держит несколько лошадей и до десяти коров. Обстановка в домах здесь лучше, чем на Верхнем Мрасе. Тут можно увидеть много утвари и одежду в изобилии. Я слышал, что местные татары зарабатывают много денег, тайно скупая золото у рабочих золотомойни, и многие из них очень богаты. Русские говорили мне, что они здесь только притворяются бедными, чтобы не возбудить подозрение властей. А Степка, сказал один из моих проводников, без труда мог бы построить себе каменный дом. Несмотря на это, внешне он не отличается от других татар. Весной любимое блюдо здешних татар — корни кандыка, висящие в любом татарском доме большими связками. Говорят, что в свежем виде они очень вкусны, их варят на воде или молоке, а потом сушат.
Тип постройки здешних жилищ как бы свидетельствует о переходе к русскому дому. У большинства людей есть летние дощатые дома с крышами из березовой коры и зимние бревенчатые юрты. Многие из этих зимних юрт имеют по две двери: первая ведет в сени шириной в два-три аршина, а вторая, расположенная напротив, — во внутреннее помещение. Двери изготовлены из досок и ходят на петлях из ремней.
Очаг находится всегда у стены, слева от двери. Чаще всего у части стены, обмазанной глиной, помещено нечто вроде печной трубы, в которой пекут корни кандыка и плоские-хлебы. Над очагом помещается сплетенный из лозы полукруглый обмазанный глиной дымоход (шуал), над ним расположено отверстие для света, которое зимой прикрывается бруском льда. Идущая вдоль стен скамья — высотой в полфута, шириной фута в четыре — покрыта берестой. Стена слева от очага — место семьи, здесь не сидит никто, кроме хозяина, хозяйки и детей. А стена напротив очага — место для гостей. Родственники хозяина, живущие в доме, размещаются справа от двери. И ручная мельница располагается у правой стены. Пол, как правило, аккуратно покрыт досками. Кухонная утварь помещается между очагом и левой стеной. В основном это большие и маленькие цилиндрические сосуды из бересты (тус), которые сибирские русские называют туесами. Они не круглые, как у русских, а почти овальной формы, чтобы их удобнее было ставить во вьючные мешки. В таких берестяных сосудах хранятся вода, молоко, масло, водка, мед, а также ячменные зерна. Кроме того, имеются чаши, часто очень красиво изготовленные из бересты, и деревянные миски. У тех, кто побогаче, есть и русские деревянные миски.
Из съедобных корней, употребляемых шорцами в пищу, мне показали здесь луковицы лилий, корни кандыка, которые в жареном виде напоминают на вкус картофель, корни пиона, калбу и сочные стебли гераклеума. Ячмень здесь едят по-разному: 1) в виде крупы, толченным в больших деревянных ступах; 2) в виде талкана, поджаренным и растертым, чаще в сухом виде, но и разболтанным в холодной воде, молоке и меде; 3) вареным на воде или молоке. На Кондоме люди употребляют в пищу небольшие лепешки из пшеничной муки, очень простые в приготовлении: смешивают муку с водой, добавляют немного соли, лепят из этого небольшие плоские лепешки и выпекают в горячей золе у очага. Чая татары Кондомы совершенно не знают, но готовят суррогат чая из цветов растений и из молодых побегов шиповника.
Татары Кондомы приготовляют алкогольные напитки: 1) абыртка из вареных и затем перебродивших корней кандыка; 2) аракы из ячменной муки. Совершенно, как и татары Кондомы, живут татары улуса Кыджыаалы на реке Кыджы, притоке Псаса, у которых я тоже провел несколько дней. Они довольно много занимаются земледелием, а кроме того, и животноводством. Так, например, у моего хозяина Сарыкрана было 9 коров и 70 ульев. Здесь мне представилось возможность записать много сказок.
К тому же я узнал кое-что о свадебном обряде шорцев. Обряд венчания состоит в том, что родственники строят для молодых нечто вроде юрты из девяти тонких березок, у которых оставлены лишь самые верхушки кроны, и покрывают их берестой. Потом в нее входят жених и невеста. Жених вынимает огниво и зажигает огонь в юрте. Невеста в это время стоит в дверях и одаривает каждого, кто помог строить юрту, медным колечком.
Молодожены должны оставаться в этой юрте три дня, здесь они принимают пришедших к ним в гости родственников. Только через три дня они переезжают в свой настоящий дом. Березы свадебной юрты уносят тогда в лес и прислоняют к дереву, там они и остаются, пока не сгниют.
Церемония разжигания в юрте огня чрезвычайно важна, ибо при этом наблюдают, как высекутся и куда полетят искры, и по ним предсказывают молодым счастье. Следует еще упомянуть, что у шорцев есть обычай умыкания невесты. Молодой человек получает согласие невесты и в залог ее платок, затем он появляется ночью в сопровождении друзей; по условному знаку девушка выбирается из юрты, и жених сажает ее на свою лошадь. Сначала он привозит невесту в дом своей матери, а позже — в свою свадебную березовую юрту. Принято, чтобы в поездке за невестой жениха сопровождало несколько спутников.
Согласно Вербицкому, по случаю свадьбы состоится целый ряд праздников — байга. Самая большая байга празднуется у свадебной юрты. Четыре байги у родителей невесты: 1. Через пять-десять дней после умыкания невесты молодые в сопровождении родителей жениха, прихватив с собой аракы в больших количествах, отправляются к родителям невесты, чтобы заключить мир и установить размер калыма. Отец невесты выходит навстречу похитителю с поднятой плеткой. Богатый жених сразу же платит калым, бедный договаривается о сроках, в которые он будет уплачен. Иногда родители оставляют калым невесте в качестве приданого и добавляют еще кое-что от себя.
Но большой калым часто оборачивается несчастьем для женщины, ибо, овдовев, она остается на положении рабы в доме свекра, который разрешит ей новый брак лишь при условии, что новый жених вернет весь калым. А очень трудно найти того, кто захочет уплатить большой калым за вдову. Молодой вдове очень повезет, если у нее есть холостой деверь, который обычно и берет ее в жены. Зависимость от свекра вдове особенно неприятна, так как каждому женатому сыну передается надел земли для возделывания ячменя, которым кормится семья, а, с другой стороны, отец получает доходы сына от охоты и пр. Если остается молодая вдова, то она должна сама обрабатывать свой участок земли и жить этим. Свекор же дает ей только то, что сочтет нужным. Браки обычно заключаются весной. Если свадьба состоялась до первого крика кукушки, то примирительная байга откладывается до этого времени. 2. Через месяц после свадьбы празднуется так называемая табачная байга, на которой родственники молодого супруга преподносят в дар родственникам невесты пачки табака. 3. После первого урожая богатые люди устраивают так называемую мясную байгу, к этому празднику родителям невесты пригоняют корову, чтобы они принесли ее в жертву. 4. К последней байге родителям молодой с той же целью приводят лошадь.
На всех праздниках очень велика роль водки: вся родня приносит на пир как можно больше этого напитка. Здесь пьют, поют, прыгают и устраивают конные состязания, где победителям раздают в награду платки, халаты и сапоги.
Такие же праздники бывают во время больших народных собраний, когда сходятся для уплаты ясака. И здесь тоже устраивают конные скачки.
Я объединил татар, живущих на Томи, Мрасе и Кондоме, общим названием «шорцы», хотя сами они не называют себя так и не ощущают себя единым народом. Меня побудило к этому то, что они говорят почти на одном языке, который я называю шорским диалектом, и то, что как телеуты, так и западные соседи — лебединцы и черневые татары — называют всех их шор-кижи.
Физиономически шорцы представляют собой весьма своеобразный тип, отличный и от телеутов, и от алтайцев. Среди них, правда, встречается много людей с волосами довольно светлыми, но не они составляют основу населения. Остерегусь утверждать, что эти русые волосы являются родовым признаком, хотя считаю, как я показал это уже в третьей главе, что шорцы являются потомками енисейско-остяцких родов и возникших позже кузнецких татар. Местные русские жители утверждают, что белокурые шорцы — потомки русских. Рассказывают, что в золотомойнях живут сотни холостых мужчин, которые часто забредают в шорские аулы в поисках любовных приключений, где за украшения — бусы, пуговицы, золотые шнуры и раковины — они находят сколько угодно возлюбленных.
По образу жизни шорцев можно разделить на две группы: 1) шорцы-земледельцы в низовьях Мраса, на Томи и Кондоме; 2) жители черных гор в верховьях Мраса и Кондомы. Хотя официально только первые считаются оседлыми, а вторые — кочующими, это совершенно неверно. Как отчетливо видно из моих описаний, все шорцы живут оседло в деревнях. Именно это и отличает шорцев от других тюркских соседей. Остальные тюркские племена Алтая лишь под влиянием русских и из-за уменьшения площадей пастбищ вынуждены отказаться от кочевого образа жизни. Шорцы же живут оседло, деревнями и там, где русское влияние не может проявиться, например, в верховьях Мраса. И если эти лесные жители и находятся на очень низкой ступени культурного развития, то можно объяснить лишь таким образом: сначала они достигли более высокой ступени культуры, а затем вынуждены были бежать в горы и леса и, поселившись здесь в разрозненных деревнях, далеко от соседей, утратили свою старую культуру. Как можно было бы иначе объяснить то обстоятельство, что, как только шорцы попадают в соприкосновение с русскими, они сразу же с необычайной легкостью поднимаются на более высокую ступень культуры, в то время как алтайцы, например, десятилетиями могут жить рядом с русскими, что нисколько не отражается на уровне их культуры?
Я не говорю о шорцах, живущих на Мрасе и Томи и занимающихся сельским хозяйством, — эти давно живут вместе с русскими. А о тех, которые живут разрозненно в горах. Как только они вступают в торговые отношения с русскими, уже через несколько лет заметен значительный прогресс. Так, например, вблизи золотомоен, которые существуют всего несколько десятилетий, видишь бревенчатые дома и амбары; более высокий уровень жизни и более богатую одежду; скотоводство, птицеводство и пчеловодство. К сожалению, с увеличением благосостояния падают моральные устои этих детей природы. Ими быстро овладевает корыстолюбие и его прямое следствие — наклонность к обману и вероломству, и этим они невыгодно отличаются от своих честных и открытых братьев пустыни.
Шаманизм у шорцев в состоянии упадка. Даже у некрещенных на Мрасе чаще всего уже нет шаманов.
В. Радлов
«Шорский сборник», Кемерово, 1994 год.
Из Сибири. Страницы дневника. — М., 1989, с. 198-210
