Охота была основным видом хозяйственной деятельности шорцев. Это отразилось в шорском народном календаре, в котором есть названия «азыг айы (месяц охоты на медведей, февраль), «кӧрӱк айы» (месяц охоты на бурундуков, март), «аң айы» (аң — иносказательное название соболя, то есть месяц охоты на соболя, декабрь, апрель). Об этом же говорят казачьи отписки, грамоты воевод XVII века и путешественники XVIII века. У Иоганна Готлиба Георги, участника экспедиции Академии наук в Сибирь в 1768-1774 годах, в книге «Описание всех в Российском государстве обитающих народов…» читаем: «промыслы абинских татар (предков северных шорцев — У. И.) состоят в скотоводстве, звериной ловле, плавлении железа и землепашестве, землепашество их не знатное…, скотоводство недостаточное. Звериная ловля есть главное их дело. Потому наипаче, что всякая дичина полезна им в рассуждении как шкур, которыми они и подушный свой оклад очищают, так и мяса».
Руководитель вышеупомянутой экспедиции Петр Симон Паллас в книге «Путешествие по разным провинциям Российского государства» писал о трудностях охоты предков шорцев на соболей: «И понеже в их дачах соболий промысел не корыстен, то чтобы заплатить ясак походят они в леса по ту сторону Енисея. Однако койбалы (народ кетско-самодийского происхождения, вошедший в состав хакасов — У. И.), кои по некакому праву присваивают сии места себе, им ловить тут мешками не дают, а коли поймают, то отняв добычу или снасти, и поколотив, домой отпускают». То есть уже к середине XVIII века соболиные запасы в местах обитания предков щорцев были истощены.
Во время охоты раскрывались лучшие свойства характера шорцев. Священник по профессии и этнограф по призванию В. И. Вербицкий в «Записках за 1861 год» отмечает: «… в инородцах в высшей степени развит инстинкт зверолова, при покупках и продажах они простодушно поддаются всякому обману и не в состоянии различить лжи от истины, а в лесной сфере проявляется в них необыкновенная сметливость: на быстром беге при множестве следов зверя, охотник читает по ним, как по грамоте». В наши дни профессия охотника у шорцев стала редкостью. А ведь еще относительно недавно, в 1950 году, в Мысковском районе, включавшем Тетензинский, Сыркашинский, Чувашинский, Подобасский, Безруковский сельские советы, а также Усинский и Мысковский поселковые советы, насчитывалось сто профессиональных охотников-шорцев.
В Тетензинском колхозе имени Буденного в то время было два охотника: Трофим Дмитриевич Карагулаков и Евгений Семенович Чульжанов. План заготовки пушнины на 4 и 1 кварталы 1950-1951 гг. им определялся в 1500 рублей. А до войны с ними на промысел ходили тетензинцы Иван Семенович Чульжанов, Василий Егорович Майтаков, Василий Александрович Тортагашев. Иван Семенович умер во время войны, Василий Егорович и Василий Александрович вернулись с фронта больными и не могли уже больше охотиться. А. Е. Менглиева вспоминает о своем отце Е. С. Чульжанове, 1886 года рождения «…. во время войны и после нее ему приходилось ходить на охоту одному, хотя возраст его приближался к 60 годам. Задолго до начала охотничьего сезона мама начинала готовить азык — запас продовольствия на один-два месяца. Зерна пшеницы, ячменя, поджаривали на костре в неглубоком казане-коргуше. Затем их толкли, провеивали и мололи на ручной мельнице, так готовили, обычно два ведра талкана. Пекли и замораживали хлеб. Охотники брали с собой сушеное мясо, дрожжи для приготовления из талкана напитка абыртки. Перед уходом на охоту приглашали родных, пили медовуху, желали охотникам удачи. По Томи до Израса (выше Чульжана) охотников сопровождали на выделенных колхозом подводах. Однажды и я провожала его. Дальше в тайгу отец шел на лыжах, тяня на лямке волокушу-сертке с азыком, капканами, ловушками, котелком. Придя на место, он совершал обряд кропления талканом, поправлял старый охотничий шалаш — одаг.
Одаг ставится в защищенном месте ниже промысловой территории. Сооружается из молодых пихт, поставленных в круг наклонно к ветвистому дереву или из колотых сухостойных деревьев. Прежде чем сооружать шалаш, разрывали и разгребали снег, толщина которого достигала нескольких метров, и поэтому охотники в балагане сидели, как на дне глубокой ямы, из которой ничего не видать. Просушив землю, устилали ее пихтовыми ветвями. Посредине раскладывали огонь для покрытия шалаша служила береста» (цитата по Дыренковой Н. П. Шорский фольклор. 1940 г.).
Л. П. Потапов, этнограф, побывавший в Горной Шории в тридцатых годах, писал в книге «Очерки по истории Шории» (1936 г.): «Кропление талканом с водой или абырткой совершалось дереву, вокруг которого делали шалаш. При этом произносили такое благожелание — алгыш: «Пай торум салдобур, парак паштыг пай кузук (богатый шишками с мохнатой вершиной богатый кедр), пис чакшы табан (мы хорошо добудем)». После строительства одага приносили жертву огню, бросали кусочки пищи в него вечером со словами «отус паштыг от эне, от эне алтын тонду от эне (сорокоголовая мать огня, в золотой шубе мать огня)». Огонь считался посредником между охотником и духами — «хозяевами-тайги». Старший артели охотников угощал хозяина гор — таг ээзи, говоря: «Абыр черерги небе табарга, тиин одарга (с миром ходить, что-нибудь добыть, белку подстрелить)». По окончании охоты благодарили «хозяина тайги». Суеверные охотники прибегали к всевозможным предосторожностям, чтобы охота была удачной.
А. Е. Менглиева рассказывает, что выходя из дома рано утром на охоту, отец смотрел, не идет ли по дороге женщина с пустым ведром. Это было плохой приметой. В Тетензе жила женщина по имени Качук, встреча с которой также не сулила удачи. Хорошей приметой считался снегопад, заметавший следы охотников. У охотников был и особый промысловый язык, о котором пишет Н. П. Дыренкова: «Охотники считали, что как хозяин гор, так и сами звери слышат все то, что говорят о них, и, чтобы звери не успели скрыться, а хозяин гор — запрятать свой «скот», они избегали называть зверей их обычными именами и называли иносказательно. Например, соболя (кищ) — окунем (алабура), самцом (аскыр аң); медведя (азыг) — стариком (апшак). Запрещалось во время промысла также называть обычными именами домашних животных, людей, утварь». Снаряжение охотников состояло из лыж, изготовленных из березы, тала, черемухи и подшитых шкурой, снятой с ног животных (конской, маральей, оленьей, в старину даже шкурой выдры). Преобладало трехпетельное крепление, но встречались и двухпетельное и однопетельное. При ходьбе на лыжах пользовались посохом (коек или курчек), который представляет из себя палку, нижний конец которой имел форму выгнутой лопатки. Ею разгребали снег, черпали воду из проруби, разводили талкан в воде и ели, как из чашки. На лыжах охотники весной пробегали 70-80 верст в день, зимой 50-60; в случае необходимости 100-150 верст.
Оружием шорского охотника в старину были лук из березы и стрелы. Л. П. Потапов упоминает свистящую стрелу из улуса Тетенсу, проданную в 1934 году в Томский краеведческий музей. Свистящие стрелы имели роговой наконечник с отверстиями и были известны у древнего населения Алтая, согласно китайским летописям и находкам в тюркских курганах Алтая. Такие стрелы кочевники Центральной Азии, Южной Сибири начинают использовать для военных целей еще в гуннское время, в конце 1 тыс. до н. э. Они сохранились в XIX веке у китайцев, а у народов Сибири, в том числе и у шорцев, до начала XX века. Использовались свистящие стрелы на охоте, чтобы вспугнуть скрытую ветвями белку, заставить ее сменить место на дереве, и тем самым облегчить выстрел в нее. Использовались различные ловушки (паспак — на колонков, шегрей — на горностая), сети (анныг — на соболя, пара или шайыр — на выдру), капканы, самострелы.
Одежда и обувь охотников была чрезвычайно удобной, легкой. Так, обувь представляла собой кожаные, очень мягкие просторные сапоги «одук», подвязываемые под коленками веревками. Вместо носков, ноги свертывали сушеной травой «азагат», которую вверху обертывали холщовой — портянкой, чтобы трава держала форму. Снимая сапоги, охотник осторожно вынимал ногу из этого своеобразного «носка», чтобы не разрушить его, и в таком виде сушили. Преимущества азагата перед носками было в том, что ноги при этом не потели, а следовательно, не мерзли и не терли кожу.
А теперь вновь послушаем рассказ А. Е. Менглиевой: «Семьи охотников первые четыре недели после ухода отцов на охоту жили спокойно, а затем начиналось ожидание их возвращения. Мама ставила медовуху, пекла пирожки, которые хранили на случай возвращения отца в подполье (затем их резали поперек на кусочки и обжаривали на масле). По лицу возвращающегося охотника сразу было понятно, была ли охота удачной. Кроме пушнины отец приносил нам, детям, вкусный гостинец — копченые беличьи тушки, которые отец коптил на костре вечерами после тяжелого дня. Вся деревня радовалась хорошей добыче. Охотники устраивали вечеринки, рассказывали об охоте и слушали новости односельчан. Сдав пушнину в заготовительную организацию, отец получал продукты: муку, крупы, сахар. Остальные колхозники не имели такого «пайка», и отец делился с ними. На охотничьих собак тоже давали продукты. Летом он работал в колхозе на пасеке, ловил кротов».
Н. П. Дыренкова описала различные виды охоты. Вот как охотились шорцы в старину на соболей: «Соболя устраивали норы среди россыпи камней-корумов. Охотники обычно брали с собой собак. Выследив, куда прячется соболь, охотники растягивали на этом месте на палках особую сеть анныг (до 120 метров в длину), прятались где-нибудь поблизости и ждали, когда соболь выйдет и запутается в сети. Чтобы в темноте узнать, когда выйдет соболь, к сети привязывали колокольчики. Обычно соболя выкуривали из камней дымом. Попавшего в сеть зверька убивали каиком или же душили, положив его на лыжу и придавив ногой. Этот осенний промысел продолжался до декабря. Во время зимнего промысла в январе в период гонки соболей охотник охотился один. Выследив соболя, он с большой осторожностью, предварительно прорыв проход под снегом, ставил под следами соболя капканы. Если собака загоняла соболя на дерево, охотник убивал его из ружья. Охота на соболя была сопряжена с многочисленными затратами и сложным, ритуалом (тушку уродовали и прятали под колодины)».
В медвежьей охоте особенно ярко отражены старые религиозно-мистические охотничьи представления. Найдя берлогу, шорец обходил ее кругом и делал на ближайших деревьях зарубки топором, закрепляя таким образом свое право на зверя. Придя в аал, он оповещал своих соседей, говоря иносказательно: «жилище великого зверя я окружил». Этим он объявлял свои права на найденного им зверя, и соседи не должны были слишком близко от берлоги стрелять, чтобы медведь не покинул ее. Когда выпадал снег, охотник звал нескольких родственников или соседей и шел убивать зверя. Медвежий ритуал включал обламывание зубов мертвому медведю, что объясняется, вероятно, боязнью его мести; рычание по-медвежьи во время этого ритуала восходит к широко применявшемуся в первобытном обществе подражанию зверю во время промысла. Существовал обычай тщательно сохранять кости, особенно голову медведя, что было вызвано желанием, чтобы медведь мог опять воскреснуть и умножаться в будущем. После совершения обряда погребения медведя, охотник стрелял из ружья, имея цель отогнать душу убитого зверя, чтобы она не вздумала мстить за совершенное убийство. Уходя, охотники запутывали следы, чтобы душа убитого медведя не нашла охотника по следам (надевали лыжи на руки)».
«Знаменитыми медвежатниками были братья Майтаковы из Сыркаша, убившие 300 медведей, об этом писала в 1937 году газета «Советская Сибирь». На маралов охотились не только из-за мяса и шкуры, но и рогов (весенняя охота в мае-июне) Били маралов из ружья на солонцах. Зимой гнали по глубокому снегу или насту, осенью приманивали при помощи дудки (пырги). В старину устраивали во время перекочевок маралов у маральих бродов загороди (шеден). Летом загороди с настороженными самострелами ставили на маральих тропах версты на три, кое-где оставляя пустоты. Внутри городьбы наставляли от 200 до 300 луков (Вербицкий В.). Осенью, когда козули из Кузнецкой тайги переходили в менее снежные районы, за Абаканский хребет, охотились на местах перехода через реки. Коллективно устраивали загороди на правом берегу Мрассу в местах перехода козуль. В проходах перегородок, поставленных перпендикулярно в загородях, ставили петли, в которых и застревали бегущие козули, спасающиеся от пуль охотников.
На солонцах, охотились так: солонцы устраивали на озерах, на болотах, в местах, где водились маралы и козули. На дереве (с подветренной стороны) сооружались особые пустоты, укрытые со всех сторон ветвями (тастак). Оттуда охотник стрелял в приближающееся животное.
Труд охотника — один из самых тяжелых. Он требует не только физической выносливости, но и высоких моральных качеств, силы духа, воли, безграничного терпения, наблюдательности, знания природы. И этими качествами сполна обладали наши предки. Труд охотников был и опасным занятием: охотник, погибший от дикого зверя или застывший от холода, был в те времена не редкостью. Охота была настоящим мужским делом. И я преклоняюсь перед мужеством этих людей. Достойно уважения и их бережное отношение к природе, кормившей их. Вот уж кем-кем, а покорителями природы они себя не считали. Труд охотника не всегда был благодарным: нередко за целый день хождения по лесу он ничего не добывал, а уж как государство оплачивало его труды, и говорить не приходится. И сейчас еще бездумно некоторые люди цитируют известные многим «стишки» о том, как шорцы «тайга ходят, шишку бьют, бурундук сельпо сдают». Удивления достойно, как можно смеяться над тем, что люди занимались трудом своих предков — охотой. Сейчас и шорцы «поумнели» и добывают свой хлеб более легким трудом. Но с утратой своего главного занятия — охоты — шорцы утратили в основном все то, что составляло их первоначальную сущность. Сожалеть об этом — бесполезное занятие, но, возможно, еще не все потеряно и настоящее возрождение профессии охотника реально в недалеком будущем.
